Берегиня Иансы - Страница 84

Следом, как будто старалась обогнать его, чуть согнувшись под весом двух деревянных ведер с водой, качавшихся на концах длинного коромысла, спешила домой дородная женщина. Она плавно обернулась в мою сторону, скользнула бессмысленным взором, полным забот, и неожиданно встала как вкопанная. Мгновенное изумление на простом широком лице сменилось необъяснимым суеверным страхом. Рука ее ослабла, ведра вместе с коромыслом с грохотом рухнули наземь и покатились по каменной площади. Вода растекалась, превращаясь в грязные ручейки. Мужик резко натянул вожжи и оглянулся, опешив.

– Проснулась, – сглотнул он, стянул с головы потрепанный картуз, обнажив сваленные в воронье гнездо седеющие вихры, и обтер шапчонкой рот.

– Мама дорогая!!! – неожиданно заголосила женщина ему в ответ. Она схватилась за голову и рухнула на колени, начав отбивать поклоны, а затем снова вскочила, подхватив длинные юбки, и прикрикнула на мужичка: – Чего ж ты тут стоишь, олух?! Зови Туберозовых!

Я отшатнулась обратно в спасительную полумглу храмового коридора, стараясь скрыться от неясного ужаса, мелькавшего в глазах встреченных мною людей. Подол моего одеяния волочился по грязному каменному полу и, путаясь в ногах, шелестел, когда я бросилась назад, в светлую пустынную залу, где могла остаться в желанном одиночестве. Только там я сумею понять и вспомнить! Все эти люди, эта незнакомая нелепая деревня мне только помешают дотянуться до вод памяти и сделать такой необходимый и желанный глоток. Хотя бы крохотный, только горло смочить. Но нет…

И это злило. Очень-очень злило.

Я металась между колонн и больше не находила себе места в этом залитом желтоватым солнечным светом пустом пространстве.

Чуть слышные шаги заставили меня насторожиться и оглянуться. Предо мной предстали трое старцев в темных широких балахонах. Один, высокий и худой, с аккуратно расчесанной бородой, седыми сильно поредевшими длинными волосами и светлыми и водянистыми глазами казался мне смутно знакомым. Мы встречались с ним в той, забытой жизни…

– Я знаю тебя, – почти как обвинитель заявила я. Голос у меня оказался глубоким, сочным. Красивый, одним словом, голос. Так бы и слушала разлетевшееся эхо.

Старик только в пояс поклонился и произнес:

– Приветствую тебя, Берегиня Иансы – наследница Великой Верховной!

– Да, пожрать эта наследница Верховной горазда! – уже в третий раз шептал на ухо своему наперснику щербатый молодец, широкоплечий, мощный, но невысокий, который заполнял собой крохотную столовую, закрывая раздражающий яркий свет, что падал из окна. На улице царила почти удушающая летняя жара. Солнечные лучи больше не восхищали, скорее заставляли морщиться. Они доводили до помешательства, хотелось ударить кулаком по столу и обложить всех некрасивыми словами. Кстати, на ругательства память оказалась щедра. Имени своего припомнить не выходило, зато на ум так и лезли разные скабрезные выраженьица.

Второй парень – напротив, высокий, худой, моложавый, с почти девичьими нежными чертами, – прищурившись, в очередной раз повторил:

– Говорю ж тебе, она только возродилась, вот и ест за обе щеки.

Они сидели на противоположном от меня конце стола, говорили едва слышно, но отчего-то их голоса оглушали, и оттого ломило виски.

И это злило. Очень-очень злило.

Их юные лица, загорелые и здоровые, вызывали у меня чувство глубокого отвращения. Но самое ужасное – оба молодца казались до боли знакомыми. Могу дать руку на отсечение – в прошлом мы сталкивались, и неоднократно. Только где и при каких обстоятельствах – вспомнить не выходило, как ни напрягалась пустая, будто кошель нищего, голова. И от осознания собственного бессилия к ярости приплеталась неудовлетворенность. Я старалась лишний раз не глядеть на сотрапезников, только в тарелку с наваристой чечевичной похлебкой, но как можно было пропустить нескромные комментарии…

– Худая какая, – не унимался первый, – вот и трескает за троих.

И ведь действительно, чем больше я ела, тем сильнее меня мучил голод, как будто внутри поселился ненасытный червь.

Меня привели в дом Старейшин. Тут же дали умыться, выделили одежонку, великоватую, не по размеру сорочку с расшитым воротом и длинную юбку, на голову заставили повязать косынку. Я сделала неуклюжий шаг, и подол тут же обернулся вокруг ног, будто бы в той, позабытой жизни, я никогда не носила женских одежд. Потом меня с торжественностью и осторожностью усадили в крохотной комнатке с большой печью, заполнившей почти треть пространства помещения. Тут же поместились длинный стол, две лавки. На грубых, будто бы на скорую руку сколоченных полках – чугунки да глиняные посудины.

Вокруг, изредка толкая меня упругим задом, суетилась и тем самым досаждала мне уже знакомая дородная женщина. Она со всей возможной тщательностью старалась услужить, а потому то ставила плошки, то убирала. То нарезала горячий, сладко пахнущий хлеб, то отчего-то забирала его прямо из-под рук, так что я даже не успевала и кусочка схватить.

От вида дымящихся картофелин и квадратика тающего масла комнатка закружилась перед глазами.

– Господи, – снова зашептал первый, зачарованно следя за тем, как я за обе щеки запихивала размятую в кашицу картошку, – ну и глазищи у нее. Глянь, какие страшные. Смотрит – как иголкой колет.

– Да ясноокая она! – рявкнул второй, и от его громоподобного вскрика-всплеска у меня зазвенело в ушах, словно я находилась в звоннице, а беруши забыла и теперь глохла от каждого колокольного удара.

Еще хозяйка, как назло, гремела чугунками да ухватом, будто хотела довести меня до белого каления.