Берегиня Иансы - Страница 77

– А вот и ты! – Она ткнула в мою сторону бутылью. – Будешь?

Я отрицательно покачала головой. Усатый стервец, мой тюремщик, оттолкнув меня, под гомон поспешил к столу и, выхватив из рук подельщика стакан, жадно опрокинул его в себя.

– Присоединяйся, – любезно икнула Людмила, с шальной улыбкой еще раз окинув взором компанию.

Я стояла на месте, чувствуя, как поводок предостерегающе сжал запястье.

– Что ты делаешь с теми двумя? – едва шевеля языком, спросила она, неопределенно мотнув головой.

Я не ответила и стала разглядывать ее, скорее, с удивлением. Так смотрят на забавную зверюшку, прекрасно понимая, что под мягкой пушистой шерстью прячется ядовитое жало.

– Отвечать!!! – вдруг заорала женщина, с размаху шибанув бутылью по столу, так что все присутствующие тут же примолкли и обратили ко мне свои взоры.

Не испугала, я только чуть усмехнулась.

– Вон все! – приказала Людмила, вытирая губы. Разбойники переглядывались, не торопясь оставить нас в одиночестве. – Я сказала, пошли отсюда к ядреной матери!!!

Заскребли, отодвигаясь, лавки. Мужички, опустив нечесаные немытые головы, застегивали на ходу пуговицы да ремни и быстро спешили к двери. Кто-то вытащил в сени и храпящего на кухонном полу пьянчугу. Мы остались вдвоем.

– Присоединяйся, – еще раз предложила разбойница. – Не хочешь? Неужели не голодная? Гы, – оскалилась она некрасиво. Между ее передними зубами, до странности белыми, темнела щелка. – Браслет покажи.

– С чего бы?

– Да потому что, – вытянулась девица, – один щелчок пальцев – и пшик, тебя нет.

– Меня и так нет. Чего лыбишься?

– Когда Роман Менщиков умирал, поговаривают, тебя все звал. Еще слышала, ты должна была стать его преемницей, – не успокаивалась она.

– Ты меня о Романе Менщикове поговорить позвала? Старика не жаль, подставил он меня. Наплевать на него. Собаке собачья смерть! – Я облокотилась на косяк, принимая видимо расслабленную позу, но внутри вся сжалась пружиной.

– Ты была бы достойна. – Людмила шумно отхлебнула вина и облизала алые, под стать цвету рубахи, губы.

– Вряд ли. Чего тебе нужно?

– Жизнь в лесу, среди мужичья, сложная, – начала она, прищурившись. – Эти, – она небрежно махнула бутылью в сторону двери, плеснув бордовые капли, – они же как звери – чуть ослабишь хватку и тебя растерзают. Все, что я вижу изо дня в день, – небритые рожи, ножи, смрадное дыхание, страх. Много страха. Им дышат и жалят, как гадюки, – сжав грязный кулак так, что косточки побелели, прошипела Людмила, устремив взор в мутное оконце.

– Разве тебе не нравится, что тебя боятся?

– Нравится, – кивнула она, – когда всю свою жизнь от твоих глаз передергивает даже твоих подельщиков, поневоле начинаешь получать удовольствие от искривленных ужасом физиономий. – Разбойница сделала шумный глоток. – Будешь? Брезгуешь? Конечно, что я, гроза полей и огородов, пугало оплеванное, и что ты – воровка с большим именем. Сорвавшаяся воровка, провалившаяся по всем статьям. Когда твой портрет приколотили рядом с моим, мы стали одинаковыми… А ведь я когда-то училась в институте благородных девиц, даже говорила на двух языках.

– Типичная история, – фыркнула я.

Людмила окинула меня холодным взглядом, очевидно рассчитывая на привычный страх, но встретила на моем лице лишь циничную ухмылку.

– За браслет я отпущу двоих. Тебя и… Второго выбери сама, – предложила она широким жестом.

– Что будет с остальными?

– Ну что с ними может быть у лесной братии? – шмыгнула она носом. – Королику еще личико подпортим, а потом продадим обратно Окии за большую денежку. Девчонку отдам своим ребяткам, пусть потешатся, по бабам совсем иссохлись. Бабку? С бабкой не знаю, что делать. Бабку прикончу. Не из злости, а для острастки деревенских. Ты ж понимаешь, мне самой наплевать, просто нужно марку держать.

Я молчала, потом неохотно спросила, признавая, что она прочитала мои мысли, как раскрытую книгу:

– Какие у меня гарантии?

– Что останешься живой?

– Что ОН останется живым.

– Никаких. Только мое честное слово. Ведь ты доверишься моему слову?

– Нет.

– Я бы тоже не доверилась, но выбора у тебя нет, – хохотнула она довольно, а потом, резко посерьезнев, четко произнесла: – Как же я ненавижу тебя.

– Прости? – поперхнулась я.

– Я так сильно тебя ненавижу за то, что ты такая. Что смогла обмануть даже смерть! Что выбралась из этого проклятого замка живая и здоровая! Что Дед всегда, каждый чертов вечер, в своей чертовой лавке, перед своим чадящим проклятым камином рассказывал о тебе! Ненавижу! Наверное, больше, чем тебя, ненавижу только Савкова! Сколько ж он, василиск поганый, крови у меня попил за последний год!

– Так почему не убьешь колдуна? – непроизвольно вырывалось у меня после неожиданной исповеди.

– Потому что он ненавидит тебя, а ты – его! Полна и совершенна ваша ненависть. Разве я могу убить человека, который не дает тебе свободно вздохнуть?! Разве я могу уничтожить то, что сжирает тебя изнутри? Из-за кого ты гниешь, как и я!

Я молча стянула сапог. На тонкой щиколотке болтался браслет, царапая застежкой кожу. Даже в серый дождливый полумрак он притягивал взгляд и заставлял затаить дыхание от восхищения. Наверное, слишком небрежно, словно дешевку, я бросила бесценную Королевскую Невинность на стол меж грязных тарелок в подсыхающую винную лужу.

Будь проклята, Людмила! Будь проклята! Ведь в моей душе нет ни капли ненависти! Она будто иссохла, оставив донышко разъеденным язвочками. Я слабая, ранимая теперь, и то, что сейчас сидит глубоко внутри меня, пытается заменить своей мощной жаркой массой мое последнее спасение – мое одиночество. Я в одном шаге от гибели. Я нависла над пропастью. Над страстью.